Есть старая армянская сказка, художественно переложенная крупным армянским писателем конца прошлого века Газаросом Агаянцем. Если убрать из этой сказки прелесть ее восточных образов, величавую патриархальность тона, унизанность текста мудрыми стихами-поговорками, то сказка покажется сугубо нравоучительной и дидактичной. Царевич влюбился в дочь пастуха; та не захотела выйти за него, покуда он не выучит ремесла; Царевич научился ткать ковры. После свадьбы он, по обычаю восточных правителей, обходил в одежде рабочего свои владения и попал в далекий город Перож.
Там жрецы-огнепоклонники обманом завлекли его в страшное подземелье, находившееся под их храмом, где пленники, умевшие что-либо делать, трудились на жрецов, а остальных жрецы бросали в кипящие котлы, и они служили пищей для работавших. Царевич выткал ковер, искусно вставив между узорами армянские пись¬мена, и рассказал ими о тайне города Перожа. Ковер был продан царице, та собрала войско, освободила мужа и пленников и уничтожила языческое капище.
Мораль сказки,— знать грамоту и ремесло полезно даже царям,— казалось бы, всю ее исчерпывает. Но, вглядевшись в ее особенности,— не художественные, а смысловые,— видишь странную, совсем не сказочную конкретность, которую ныне назвали бы «очерковой»: в самом деле, поражают в ней и географическая точ¬ность, названия страны Агванк, деревни Хацик, города Перожа; и место, отведенное обучению грамоте. Героиня сказки, Анаит, рассказывает, как и почему она учит армян¬ским письменам своих подруг:
«Даже пастухи наши обучают друг друга, пася свои стада. Пройдись по лесам нашим — стволы их изрезаны письменами. Стены, крепости, скалы, камни — исписаны углем. Один начертил слово, другой добавил... Так горы и ущелья наши наполнились письменами... Недавно приходил к нам опять старец Месроп и всем наказал учить¬ся грамоте».
Имя «старец Месроп» произнесено, к географической конкретности прибавилась хронологическая,— конец IV, начало V века,— и на наших глазах из народной сказки поднялась, как горный хребет над горизонтом, страница армянской истории, на мой взгляд, самая светлая, са¬мая выдающаяся, какую когда-либо знала в своем тра¬гическом прошлом Армения. «Старец Месроп» — это ге¬ниальный просветитель армянского народа Месроп Маш¬тоц, изобретатель того алфавита, которым пользовались армяне 1550 лет назад и пользуются поныне.
Жизнь и подвиг Месропа Маштоца известны по одной из наиболее интересных и ранних армянских летопи¬сей — «Истории жизни и смерти блаженного мужа, свя¬того вардапета Маштоца, нашего переводчика, (напи¬санной) учеником его вардапетом Корюном». Летописец Корюн в форме «восхваления», — обычного для той эпохи жанра биографического повествования,— сообщает, что Маштоц родился в селе Хацекац (Х'ацик, Х'ацекац) Та¬ронской области, получил отличное эллинское образование, прошел воинскую науку, отправился ко двору армян¬ского царя Врамшапуха и занял там высокий пост и в государственном совете (диване), и в составе войска.
Армения в те времена была разорвана на две части: Западную, находившуюся под властью Рима и Византии, входившей тогда в Римскую империю, и Восточную, быв¬шую под властью Персии. В Западной Армении господ¬ствовали греческий язык и греческая культура, в Восточ¬ной — персидская религия огнепоклонников (маздаизм) и языческие обычаи. Рано принятое армянами христиан¬ство до народа не дошло, службы в церквах велись на сирийском и греческом языках, непонятных народу, книги писались греческими буквами, не отражавшими звуко¬вых особенностей армянского языка. И это подневольное положение родного народа, грозившее двойной ассими¬ляцией древней армянской культуре, не могло не волно¬вать лучших людей Армении, не заставлять их задумы¬ваться и искать выхода. Маштоц глубоко переживал состояние своей родины. Сперва он, по примеру ранних христиан, начал искать спасения в отшельничестве и аскетизме, бросил двор и с группой учеников удалился «в пустыню». Но очень скоро деятельная его натура отказалась от пассивного личного подвижничества. Как вывести народ из мрака невежества, из темных языческих обычаев и верований? Как уберечь его живой и древний язык, его самобытную культуру от поглощения чуждыми культурами? Выход представился Месропу только один: надо, чтоб родной язык обрел свои собственные письмена, чтоб слова этого родного языка закреплены были своими армянскими буквами и чтоб народ научился читать их. -
Академик Манук Абегян очень метко назвал Маштоца «продуктом своего времени». Это значит, что в своих прогрессивных стремлениях Маштоц не был одинок,— лучшие его современники разделяли их. Когда он поделился своими планами с тогдашним католикосом Сааком и царем Врамшапухом, он встретил полное понимание и сочувствие.
Месроп Маштоц начал огромную работу по созданию армянского алфавита: изучал современные ему языки, ездил по стране, побывал в Греции и Сирии, искал, срав¬нивал, чертил и, наконец, создал армянский алфавит, в точности воспроизводящий тридцатью шестью буквами все звуковое богатство живой армянской речи; он стал энергично и неутомимо открывать по всей Армении школы, воспитал целое поколение учеников и положил основу замечательным переводам на армянский язык крупнейших классических сочинений древности, переводам, создавшим V веку в Армении славу «золотого века». Начаты были эти переводы с Библии, и начаты не просто. Раскрыв ее страницы, Маштоц положил основание переводам строкою из притч Соломона: «познать мудрость и наставления, понять изречения разума». Благодаря армянским переводам, созданным в V веке, сохранены были для человечества многие труды древних авторов, бесслед¬но исчезнувшие на родном их языке, а перевод Библии до сих пор считается учеными-востоковедами — лучшим в мире.
Летописец Корюн не указывает точной даты рождения Маштоца,— она колеблется между 359 и 362 годами; изобретение им алфавита армянские исследователи пу¬тем наиболее вероятных подсчетов относят к началу четырехсотых годов; но дата смерти Маштоца установ¬лена, благодаря французскому ученому Дюлорье, с величайшей точностью: суббота, 17 февраля 440 года. Он умер в Вагаршапате (сейчас Эчмиадзин) и похоронен неподалеку от него в Ошакане, где ему воздвигнута усыпальница — строгой и простой архитектурной формы.
Летописи древних «восхвалений» обычно очень формальны и риторичны. Но Корюн сумел оставить нам удивительно яркий и живой образ армянского просветителя, во всей многогранности его характера — мягкости и любви к народу, глубокой мудрости и действенной ненависти к вражеским ученьям.
Вот он перед поставленной им великой задачей,— «задумал позаботиться об утешении всей земли и был в волнении дум относительно того, какой найти выход из этого». Вот он весь, всей душой в заботе о благе родного народа, о благе каждого, кто нуждается в по¬мощи,— собирает детей, открывает школы, заботится об установлении «стипендий» для учащихся,— «средств на пропитание их»; он узнает о несправедливо мучающихся, и «многих узников и заключенных, трепещущих перед лицом насильников, он вызволил... он разорвал много несправедливых долговых бумаг». Но этот кроткий, любящий, миролюбивый отец народа мог быть яростным бойцом, когда развитию передовой по отношению к язычеству, христианской идеологии его века угрожало искривление и извращение. Он жестоко расправлялся с возникшими тогда ересями барбариан и несторианцев, и говорит летописец: «не найдя никакого другого средства обратить их на истинный путь, он взялся за посох усмирителя...» Какой огромный диапазон характеристики,— от интимного творческого «волнения дум» — до «посоха усмирителя»! В Ереване был объявлен конкурс на луч¬шее воплощение образа Маштоца; и выставка показала, что художники изучили Корюна внимательно и перенесли на свои полотна эту многогранность характера великого армянского просветителя.
Но тут мне хочется опять возвратиться к тому, с чего я начала,— к армянской сказке «Анаит». В ней есть одна фраза, на которую стоит обратить внимание художников и серьезных исследователей, хотя эта фраза и содер¬жится в простой народной сказке. Не первый раз, однако, приходится вспомнить старую истину «устами младенцев...», и не первый раз искусство приходит на помощь науке. Вачаган в подземелье магов-огнепоклонников ткет свой ковер, среди узоров которого он искусно помещает письмена. Этими письменами (тайным шрифтом своей темницы!) он дает знать армянскому народу о чудовищ¬ных преступлениях, творящихся в городе Пероже. Но разве уж так глупы жрецы, чтоб не обнаружить в рисунках ковра эти письмена и не заподозрить что-то неладное? Почему не увидели они их и не поймали сразу Вачагана? Да потому, что увидеть и разглядеть эти письмена, искусно расставленные в многообразном переплетении армянского художественного орнамента, было очень трудно, почти невозможно. Для этого потребовался бы глаз армянина, хорошо знающего свою народную орнаментику, а не перса, не отличающего незнакомый чужой шрифт от чужого орнамента. Потому что шрифт языка, его письмена родятся и создаются в теснейшей связи с орнаментикой данного народа, подсказаны его пластическим инстинктом, тем инстинктом, что ведет его пером и его резцом, иглой женщины, вышивающей узор, и чертежным инструментом архитектора... Начертание письмен алфавита для своего народа — не механическое изобретательство кружков, точек, линеек и т. д. по прин¬ципу их непохожести на буквы других народов. Нет! Какую бы основу ни взял для творчества своих письмен Месроп Маштоц, важно не то, что основой его были гре¬ческие, или коптские, или египетские буквы, а то, как, каким методом, с каким воображаемым начертательным идеалом в душе он эту основу изменял и преобразовы¬вал. Вот если и эту проблему поставить в центре внимания исследователей и привлечь к ней художников,— мы в полной мере сможем понять и оценить всю гениаль¬ность Месропа Маштоца. В армянском шрифте, каким он выражен в строгом грабаре (где каждая буква чаще всего пишется отдельно), это пластическое единство и с древней армянской архитектурой, и с армянской на¬родной орнаментикой ярко бросается в глаза. И поэтому буквы его, как цветок в букете, легко скрыть в этом орнаменте так, что чужому взгляду трудно будет найти их. Немало людей, не знающих арабского шрифта, глядя на фасады мусульманских храмов, где тонко высечены в камне изречения из Корана, принимают эти изречения за арабский орнамент. И они вовсе не так уж далеки от правды,— арабские шрифт и орнамент — родные братья, так же как армянский шрифт и армянский орнамент. Писатель Агаян хорошо понимал это, когда закончил свою сказку замечательными словами: «Искусство и наука должны быть сплетены между собой так, как парча царя Вачагана с его загадочными письме¬нами».
Армения празднует сейчас свой великий праздник. Мне кажется, он велик не только потому, что изобретение Маштоцем армянского алфавита имело огромнейшее значение для самого существования армянского народа, для сохранения его национальной самобытности, которая иначе могла бы быть ассимилирована соседними народами. Изучая эпоху и дело Маштоца, видишь с необыкновенной ясностью, какою решающей силой в истории человечества является духовное орудие культуры. Никакое физическое орудие истребления, от древнейшего меча до бомбы, не могло бы отстоять и сохранить с такой силой и непобедимостью самобытное развитие армянского народа, как это сделало изобретение Месропом Маштоцем собственных армянских письмен. Сейчас, в наши дни, когда все прогрессивное человечество и особенно мы, советские люди, так страстно боремся за мир во всем мире, этот глубокий и поучительный урок истории, ярко показывающий силу и непобедимость духовного орудия, придает национальному армянскому празднику значение общечеловеческое. 1962